Делатели виноградника Христова. Клирос. Регенты. Часть 1

Клирос — это и место в храме, где располагаются певчие, и сам церковный хор. В древности храмовые певцы получали особое посвящение от епископа, без которого никто не мог переступить порог клироса. Сейчас для того, чтобы стать певчим, достаточно благословения настоятеля храма и, само собой, согласие регента.

Наш пучковский клирос сложился в середине 90-х гг. С тех пор происходили, конечно, определенные изменения, и сейчас хор продолжает развиваться. По своей численности — это самое большое подразделение среди служащих в храме.

В этом и следующем номерах нашей газеты мы предоставляем слово регентам — руководителям хора.

Матушка Людмила Царевская

— Как Вы стали певчей и регентом?

— Я крестилась в феврале 90-го года. Тогда я была студенткой Гнесинского института (теоретического факультета). Привели меня в храм мои подруги по Ипполитовскому училищу. Они к тому времени уже начинали понемногу петь в храмах. В апреле 90-го года, во вторник Светлой седмицы, на освящении Пучковского храма пел сборный хор из разных приходов, я в нем тоже участвовала. Здесь мы и познакомились с будущим батюшкой Леонидом.

В следующий раз я пришла в пятницу или субботу Светлой седмицы. Встречает меня отец Владислав: «Ну что, вдвоем будем петь?» Я перепугалась. До службы еще оставалось время. Регентом была тогда Людмила Кокухина (сейчас она изредка приезжает). Отец Владислав дает мне какую-то книжку с совершенно непонятными мне «иероглифами» и говорит: «Посмотри пока...» Я робко спрашиваю: «Батюшка, это все нужно петь или хотя бы что-то можно читать?» Он говорит: «Я тебе все по ходу буду объяснять. Вот смотри: сейчас я дам возглас, а ты споешь «Аминь», потом я пою три раза «Христос воскресе из мертвых», потом ты поешь то же самое, потом я пою первую половину, а ты допеваешь вторую. А дальше я тебе скажу, что делать». Но уже во время возгласа вбегает Людмила Кокухина и дает тон. Дальше пела она, а я подпевала.

Этим же летом к нам пришел регент Евгений Кустовский. Он сразу нами серьезно занялся: стал разучивать гласы и весь обиход, немного ставил голоса.

По своему неофитству я хотела бросать институт, чтобы чаще ходить в храм, оправдывая себя тем, что диплом музучилища у меня уже есть. Но мой духовник не благословил на это: «Ты что думаешь, верующие люди не учатся и не работают?»

Через два года, на 3-м курсе, я пошла на регентские курсы к Евгению Сергеевичу Кустовскому. Занятия были по вечерам, два раза в неделю, у него дома. Я к тому моменту уже вышла замуж и ждала ребенка. Первая половина занятия была теоретическая — по Уставу, а потом, после перерыва с чаепитием, вторая — певческо-регентская. Кустовский тогда был уже очень известным регентом. В начале 90-х открывалось много храмов, люди обращались к Богу, но никто ничего не знал. Остро не хватало священников, певчих, регентов.

Потом у меня был большой перерыв — один за другим рождались дети. Только изредка удавалось вырваться на клирос. Постоянно я регентую последние лет 7-8. Пока я отсутствовала, обновился состав хора, пришли сильные певчие. Мне не верилось, что снова смогу полноценно петь и регентовать. Первые разы, когда я регентовала после перерыва, были для меня, что называется, шоковой терапией: перед службой вдруг обнаруживалось, что других регентов нет, и что мне придется взять это на себя.

— Расскажите, что и когда поется на службе, чем это определяется?

— Уставом. Устав предусматривает, по каким книгам нужно служить. Последовательность чтений и песнопений определяется уникальным соединением богослужебных кругов: календарного, по месяцам (Минеи — книги со службами на каждый день определенному святому или празднику), круга Октоиха (здесь весь год разделен на периоды по восемь гласов: седмица первого гласа, второго и т. д.) и Пасхального круга, который начинается за три недели до Великого поста и заканчивается днем Всех святых (Постная и Цветная Триоди). Кроме того, в каждом храме есть свои особенности и традиции. Перед службой мы обычно уточняем у батюшки, что и как сегодня поем.

— А чем определяется длительность службы?

— Есть храмы, где служат подробнее, чем у нас, в других, наоборот, значительно сокращают. Настоятель определяет степень допустимых сокращений. По полному чину служат только в монастырях. Всенощная там длится около четырех с половиной часов.

— Что для Вас самое трудное в регентстве?

— Я боюсь давать сложный музыкальный материал, так как сомневаюсь, что справимся. Сейчас уже заставляю себя преодолевать страх. Как-то о. Леонид отметил, что когда я даю тон, слышна паника в голосе. И вот несколько лет назад он сказал мне, что паника ушла. Зато теперь говорят, что все мое недовольство (певчими) написано у меня на лбу, хотя я изо всех сил стараюсь не подавать виду. Иногда надо кому-то что-то строго сказать, а я не решаюсь. Певчие, бывает, опаздывают, разговаривают, невнимательны, не смотрят на руку. Когда поем что-то знакомое, кто-то может вообще отвернуться, а я в это время как раз пытаюсь, например, поменять темп. Певчие должны, конечно, все время смотреть на регента, потому что он постоянно что-то показывает. Если есть небольшая пауза, регент заранее предупреждает, что сейчас будут какие-то особенности.

Ни один регент не любит, когда певчие, что называется, «лезут под руку», предлагают, например, другую «Херувимскую»: «Сегодня надо бы что-нибудь покрасивее, повеселее…» Надо не постесняться поставить на место, а я переживаю, боюсь, что обижу человека.

На клиросе есть певчие давнишние, опытные, и есть новички, которые, понятно, чаще могут ошибиться. Кажется, легче без них обойтись, но ведь нужно и новых певчих готовить. Новенькие часто боятся не регентов, а других певчих. Но ведь и опытные не без певческого греха, так что надо поснисходительнее относиться к начинающим.

— А что такое «клиросные искушения»?

— Это, например, привыкание к святыне. Возникает такая расслабленность, что певчие могут и поболтать, и хихикнуть. Например, вот-вот будет возглас на литургию, а в это время часто не бывает тишины и благоговения.

Дмитрий Бурачевский

— Ты ожидал, что когда-нибудь станешь регентом?

— В детстве я даже не пел. Когда пробирался в храм подростком, то стоял на службе и ничего не понимал. Но при этом было ощущение какой-то большой тайны. Помню это радостное детское впечатление, которое я никак не мог сформулировать. Было острое желание понять, что делают эти люди. Слушал обрывки духовных разговоров, меня это очень интересовало. Есть такая поговорка — Кустовский, по-моему, это говорил — «Кто такой певчий? Это прихожанин, которому больше всех надо! А кто такой регент? Это певчий, которому больше всех надо»

— Есть люди, у которых голоса нет, а им тоже «надо»…

— Нет, не надо. Совсем голоса нет у немых, слуха нет у глухих. А у кого есть голос, но нет музыкального слуха — это развивается. Очень много моих знакомых, про которых говорят, что они безголосые, без слуха («слон на ухо наступил, стадо мамонтов пробежало»), — говорят: «Мить, а правда, можно научить петь кого угодно, и даже меня?» —– «Можно!» И у них загораются глаза — а это люди взрослые, и некоторые старше меня, уже сформировавшиеся личности, с определенным мироощущением. И тут я им раскрываю самую главную причину, по которой им очень сложно будет певчими стать, вообще певцами. Они думают, что это какой-то волшебный фокус, как будто я знаю какую-то такую хитрость, как Старик Хоттабыч: шпык — и они запели! Это чудовищный труд!

Если у человека дряблые мышцы — есть упражнения, гири-гантели и т. п. Для тех, у кого не развит музыкальный слух и голос, — есть тоже комплекс упражнений. И если качаться для взрослого человека еще как-то оправданно, то будет ли он ходить несколько раз в неделю, еще платя деньги, и заниматься сольфеджио, как малолетка в музыкальной школе, независимо от всех тех взрослых причин, которые могут оказаться гораздо важнее?

— То есть любой взрослый человек, если очень хочет, то может научиться петь?

— Не просто хочет, а должна быть чудовищная упёртость у этого человека! Очень хорошими певчими становятся не те, у кого данные хорошие, а кто больше всех упёрт. Неважно, какое у них образование. Я знаю людей с блестящим музыкальным образованием, но они не могут запеть из-за каких-то психологических трудностей — они никак не могут решиться и понять, надо им это или нет? Певчими становятся те, кто не может не петь. Тем более на клиросе. Они должны Бога славить именно так. Они сами не понимают, как это получается, но им хочется слиться вместе с общим хором. И это ничем не вышибешь. В свое время мы все, выросшие в регентов, в хороших певчих при Кустовском, перенесли очень много разных пинков и таких выражений, как «никогда больше сюда не приходи, не вставай, не раскрывай рот больше никогда в жизни и т. д.». Но мы очень хотели!

— У тебя были проблемы со слухом и голосом?

— Нет. Я закончил музыкальное училище по классу ударных. Но певцом не был — это все равно, что сказать пианисту: «Ну, сыграй нам на скрипке, ты же музыкант!» А то, что стал им — это заслуга, конечно, Евгения Сергеевича Кустовского.

Окончательно прибился к нашему храму я в 1993 году. Моему воцерковлению способствовал ряд обстоятельств. В какой-то духовной брошюрке я прочел, что нужно найти свой храм, своего священника, в общем — свое место. Однажды я попал в Коломенский женский монастырь. Это был конец 80-х, монастырь был еще в развалинах. Что-то мне там сказала игуменья Ксения, а я довольно резко отшутился. Она на меня внимательно посмотрела и пригласила поговорить. Мы с ней ходили вокруг монастыря целый час, она меня расспрашивала... Матушка Ксения дала мне толстую стопку духовных книг, которые тогда очень сложно было достать, и сказала: «Ты сюда не сможешь ездить постоянно — тебе нужно воцерковляться».

Совершенно чудесным образом я оказался именно в Пучково, где тогда был настоятелем отец Владислав. Помню, отец Леонид вышел исповедовать опоздавших. Меня к нему втолкнули в страшной давке.

До этого я был таким околоправославным тусовщиком. Мог поддержать беседы на любые, самые умные духовные темы, при этом не участвуя в Таинствах, — вольный художник, каких было много. Это была пустота, и я искал, чем ее заполнить. И наконец нашел, нашел по-настоящему «свое место».

В Троицке я поселился в гостях у Кати и Егора Львовых. Они тоже были моими «прихипованными» друзьями. В свое время я их обращал в православие и, надо сказать, обратил. Я приехал такой весь свободный, а у них как раз был период неофитства. Строгость бескомпромиссная. Катя, красивая девушка, вдруг начала ходить затянутая в платочки, в каких-то бесформенных юбках. Они принялись стыдить меня: «Ты давно не исповедовался, не причащался». А мне как-то неудобно перед ними стало — «Конечно, надо идти». Полгода я прожил у них в однокомнатной квартире, с их детьми, тогда еще не столь многочисленными. Было замечательно. И они потом еще долго вспоминали, какой я был прекрасный, как я чудесно мыл посуду и готовил какие-то кушанья.

Потихонечку вспоминалось матушкино: «Тебе нужно петь на клиросе». Я — к Кустовскому. Он мне: «Конечно, давай-давай». — «Я же только субботу-воскресенье могу, я ведь учусь, еще работаю…» — «Конечно, мы все приезжаем в свободное время». И тут у меня отпали все вопросы, и я понял, что надо идти петь.

Так я встал на клирос к Евгению Сергеевичу. Это, конечно, было произволение Божие. Ни к кому лучше я никуда и никогда бы не попал. И оно стоило того: несколько лет помыкаться, чтобы попасть сюда!

Полгода я подпевал. Был удивительный певчий у нас — Руслан Мезох, настоящий бас необычайной силы и красоты! – было за кем подпевать. Самостоятельно я запел первый раз на Соловках в 1994 году. (Я к этому моменту только мастерски подпевал, и когда Руслан замолкал, замолкал и я. Сложился прочный «комплекс подпевалы»). Руслана не было, подпевать было не за кем. Кустовский вдруг резко сказал: «Что ты там мямлишь, открой рот и пой». — «Да я не знаю, я не туда попаду». Он посмотрел на меня своим испепеляющим взглядом: «Этим ты никого не удивишь: мы и не такое слыхали. Но если ты запоешь, тебе легче будет исправиться, свой голос услышать». Зацепил он меня за живое. Ну, думаю, ладно, сейчас я вам дам — у меня был артистизм сценический с раннего детства — сами пожалеете, сами напросились. И вот я рот открыл! Вдруг произошло такое, я услышал как будто со стороны — полился голос. Кустовский называл это: «встал на голос». Запеть самому, значит. Вдруг оказалось, что я все знаю.

Учителю важно раскрепостить певчего, заставить раскрыть голос и петь. У хорового пения свои законы. Можно петь тихо, но при этом вести: это будет фундамент, тихий цементирующий звук, на котором строится аккорд. Вообще, хор — это сложный инструмент. Потому что все клавиши и струны — это люди, причем очень разные. Разного темперамента, характера, мировоззрения.

— Чем регент отличается от дирижера?

— Почти ничем. Должен еще устав службы знать. В свое время на клиросах был головщик, который первым начинал петь, и все подхватывали. Но это не может быть музыкально правильно — первые ноты звучат очень громко именно в его исполнении. А дальше кто как поймает… А регент — это уже профессиональный дирижер. Он дает тон, и по его руке вступают все одновременно — в нужном характере, в нужной динамике.

Уже в 95-м году мне стало «больше всех надо». Мне и сейчас больше всех нужно. Я очень люблю копаться в богослужебных толкованиях, там всегда что-то обнаруживается: век живи — век учись. Поэтому жаль тех певчих, и даже регентов, и даже священников, которых ставят в тупик очень простые вопросы. В свое время Никита Новиков прочитал на регентском съезде удивительную лекцию (он изучал греческий), раскрывая смысл некоторых текстов, законы их написания, орфографии, прочтения. Многие из церковных людей не смогут объяснить, например, в песни Богородице «Величит душа Моя Господа», на 9-й песни канона, последний стих: «Восприят Израиля, Отрока Своего…» О ком здесь речь? Дело в том, что большинство служебных текстов — это калька с греческого, где иное построение фразы. Например, пропускается подлежащее — в данном случае слово «Бог». «Господь Бог восприят (принял) Израиля — Отрока Своего». Израиль сравнивается с отроком Божьим. Это говорит Богородица, Которая пророчит: «Восприят Израиля», чтобы вспомнить милости, которые Господь «обещал Аврааму и семени его даже до века».

Очень многие нецерковные люди говорят: «У вас там так все сложно! Как в этом разобраться во всем?.. Нельзя попроще?» Да, у протестантов, у сектантов все очень просто. На стадион пришли, руками потрясли: «Аллиллу-у-у-я! Бог с нами!» Как там всем «хорошо»! И, вместо службы, детская песенка или пусть даже что-то из классики. Вместо иконы, где очень мощная символика, — картинка, на которой Христос качает плюшевого мишку. И все умиляются…

А в православии — сложно! Немощь человеческая должна преодолеваться, возвышаясь к Богу. И когда начинаешь понимать эту высоту, то приоткрываешь, как это все удивительно красиво, стройно и точно.

— Почему Господь подпускает к этой высоте и красоте человека со всем его недостоинством?

— А вот это как раз очень просто. Помните, по Евангелию? Званых много, но никто из них не пришел, и пошли калек собирать. Вот это мы и есть, которые пришли на пир.

Я в свое время боялся причащаться и говорил отцу Леониду: «Я столько всего наворотил! Я — вообще ничто», — а он мне: «Иди и причащайся! С чувством сокрушения. А вот если подумаешь: «Наконец-то я хорошо приготовился», — тогда лучше не ходи». И то же можно сказать о любом Божием деле, например о клиросе. Я знаю много разных коллективов: клиросов, хоров, которые строятся или на железобетонной дисциплине, или на профессионализме. Я много где бывал, с кем пел. У нас в Пучково все строится на любви и на терпении друг друга.

— Говорят, какие-то особые искушения на клиросе… Что там у вас происходит?

— Каждый от другого ожидает эталона. Хочет идеального исполнения и требует, чтобы другой чувствовал музыку так, как он...

— А как же терпение?

— А вот с этим очень сложно. Это либо дар, либо постоянное самовоспитание.

— Какова основная задача регента?

— Задача регента — настроить инструмент правильно. У Кустовского были очень хитрые, интересные задания. Например, как-то он дал в стаканчике несколько скрученных бумажек. Каждый вытаскивает бумажку и смотрит, что в ней написано. Регент задания не видит — только певчий. А у каждого написано, как портить исполнение. У одного — «завышать звук», у другого — «занижать», у третьего — «мямлить слова», у четвертого — «пререкаться с регентом»… В ту пору еще бегала подросточком Оля Кустовская. Она свою бумажечку добавила: «жувать жувачку». И вот регент, который начинает действовать, должен быстро понять, что происходит, и коротким жестом, не останавливая песнопение, повысить, понизить звук, заставить замолчать и при этом ничего не испортить. Так разыгрывается аварийная ситуация. Это очень многое дает.

Почему еще искушения на клиросе? Потому что люди-то все живые. Человек хочет именно свое внести, он считает, что точно понимает, как надо. У некоторых «простота хуже воровства»: «Митя, да поставь ты его на тот голос!» А я должен воздерживаться от того, чтобы кулаком не пришибить. А самая важная задача — это «единым сердцем, едиными усты». Непросто объединиться очень разным людям. Особенно тем, у которых большие амбиции, певческие или творческие. И поэтому у регента должна быть определенная харизма, стержень. И все равно я считаю, что у нас держится нужный уровень за счет величайшего терпения. Кто-то периодически высказывается, шипит, бунтует, но тем не менее дальше терпит — люди очень хорошие сами по себе, и их жалко, не поднимается рука прогнать из-за того, что они в ноту не попадают или еще что-то… Встречаются совсем плохо управляемые певчие: им делаешь замечание, а они совершенно не хотят исправляться, начинают спорить, порой прямо в момент песнопения.

Задача певчих — донести до прихожан богослужебный текст. Мы должны это сделать хорошо: не только чисто спеть, но раскрыть смысл. Мы — язык всех молящихся. Это огромная ответственность. У меня как регента есть благословение, меня поставили управлять этим пением. В богослужебном Уставе — Типиконе — сказано, что на клиросе во время пения не положено даже делать ни крестных знамений, ни поклонов. У нас очень высокая задача — мы являемся инструментом.

— Певчие не должны делать друг другу замечания?

— На клиросе люди творческие, а это особая категория, они более нервные, психически утонченные. Есть очень интересные типажи певчих. Самая прекрасная категория — это те, которые делают всё очень хорошо, но при этом сокрушаются: «Ой, мы всё вам испортили, мы ничего не умеем, ничего не можем». Они никому никаких замечаний не делают. Они зря, конечно, так сильно сокрушаются. А есть противоположности, которые очень мало что делают, портят очень много и считают, что лучше всех всё знают.

— Тебе полезные советы от певчих вообще не нужны?

— Есть такое правило воспитания: не надо высказывать сразу то, что пришло на ум.

— Потом можно?

— После службы. И собственно, как можно советовать, если у тебя не просят совета? Но поговорить об этом вне службы я всегда готов. Однако никто не подходит — за редким исключением. Обычно высказываются во время службы, а потом остывают. Благими намерениями дорога выстлана известно куда. Регенту тоже трудно удержаться от излишних эмоций и сплотить всех воедино. Нужно обладать какой-то главной организующей составляющей. В первую очередь, это, конечно, любовь.

Мне хорошо известны профессиональные коллективы, где люди закрыты друг от друга, где нет настоящей церковной жизни, где бегают из храма в храм, — такие профессиональные, высокого качества халтурщики. Они красиво поют ноты, им за это хорошо платят. Как-то у Шаляпина спросили: «Откуда у Вас такое проникновение?» — «Я пою не ноты, а текст, слова». Он умел петь слова — то, чему учат на клиросе. А профессиональных певцов учат петь ноты. В классической музыке впереди стоит музыка, а в церковной — слово. Музыка не должна забивать текст, как в знаменитом концерте Бортнянского «Тебе, Бога, хва-алим! Аминь! Аминь! Аминь! Ааа-минь». Из службы нельзя делать концертные номера.

Юлия Кириллова

— Как ты стала певчей?

— Это началось в августе 1996 года на Соловках. Петь было некому (заболели), и Евгений Сергеевич Кустовский поставил на клирос меня. На Соловках я оказалась почти неожиданно. Туда собиралась ехать моя подруга и только об этом и говорила. Я на тот момент в храм еще не ходила. У группы, отправлявшейся на Соловки, оказался один лишний билет. И отец Леонид, с легкой подачи Саши Ястребова, в последнюю ночь перед выездом принял решение включить меня в группу. Батюшка взял с меня обещание, что я там исповедуюсь и причащусь. Я обещание выполнила. Мы пробыли на Соловках целый месяц.

Евгений Сергеевич тогда на Соловки возил с собой детский хор, насколько я помню: Олесю Иваницу, Карину и Олю Кустовских, Катю Егорову... Он занимался с ними каждый день. 1996 год — последний, когда Евгений Сергеевич приезжал на Соловки, а я была там впервые. Невероятно, но именно тогда отец Владислав первый раз разрешил пропустить престольный праздник в Казанском храме (прпп. Зосимы и Савватия). Часть прихожан осталась на Соловках с отцом Леонидом, а отец Владислав вернулся. Тот год был вообще уникальным. Кустовский на правом клиросе регентовал братией, а на левом клиросе пел детский хор Татьяны Королевой из Николо-Кузнецкого храма. Татьяна Королева — очень известный регент. Ее девочки, казалось, пели, как ангелы. Евгений Сергеевич, можно сказать, плакал, глядя на них: мы им, конечно, в подметки не годились. Этот хор я не раз встречала потом на Соловках.

— А как ты стала регентом?

— С 1996 по 1999 годы я еще училась в педагогическом институте. Пела здесь, в храме, часто, не только по выходным. Юля Суетина с нами серьезно занималась. Когда в 1999 году окончила институт, пошла на регентские курсы к Кустовскому. Перед этим — опять Соловки. Здесь собрался большой хор. Николаю Андрущенко, руководившему этим хором, было очень сложно с нами управляться (он тоже не был профессиональным регентом), и он, когда праздники приблизились, передал регентство мне. А в Пучково как раз перед нашим отъездом приезжал митрополит Ювеналий, и я первый раз участвовала в архиерейской службе. В тот год на Соловки на Престол также прибыл архиерей. Тогда даже из братии мало кто знал, как служить с архиереем. А у меня всё еще было свежо в памяти. Отец Зосима и отец Герман благословили петь сестер-паломниц. Но в итоге получилось довольно прилично. Отец Зосима нас все время контролировал, после каждой литургии с иронией спрашивал: «Что это тебе снилось на Херувимской сегодня?» Ходил, нам щелбаны раздавал.

Пошла на регентские курсы. Было тяжко: требования серьезные, программа рассчитана на один год, но освоить ее в этот срок почти нереально. Кто зимнюю сессию не сдавал — сам уходил. Отсев был около 50 %. Кустовский требовал, чтобы во время учебы каждый уже регентовал — хотя бы раз в месяц...

— Что тебе труднее всего как регенту?

— Дело не только в регентстве, это вопрос к любому хоровику. Есть люди, которые понимают, что такое хор, как петь в хоре, а есть те, кто является прирожденным солистом. Слух тоже может быть устроен по-разному: у кого-то гармонический, у кого-то негармонический. Кто-то слышит аккордами, может с аккорда сыграть мелодию и точно определяет свою ноту, которую надо спеть. И тут же рядом, на клиросе, может стоять человек, не слышащий даже самого себя. Поэтому главная проблема певчего — это неумение петь в хоре и, часто, нежелание этому учиться.

Когда на клирос приходит новый человек, он неизбежно создает проблемы. А если новых несколько... Наблюдала как-то в одном храме: шесть человек поют, а регент пьет корвалол и в слезах пытается что-то исправить. Вообще, когда человек приходит в храм, начинают проявляться все его грехи. На клиросе это особенно явно.

— А как это — петь в хоре?

— Петь вместе с кем-то, сливаясь с ним. По ритму, по высоте тона. Это трудно, потому что люди не считают это проблемой вообще. Они ее не видят. Христос просил: «Имеющий уши да услышит». Люди говорят: «У меня есть уши, я и так слышу». Но в действительности у нас есть уши, и мы не слышим.

— Получается, главная проблема в отсутствии послушания, в нежелании подчиниться, смириться?

— Певчие не по злобе так поступают. Просто мы люди испорченные. Надо работать над собой. Отец Герман, когда мне было очень непросто на Соловках, сказал: «Как бы кто ни был перед тобой виноват и как бы певчие ни заблуждались, все равно рыба гниет с головы». И как мне ни было больно — он был абсолютно прав. Все равно регент должен делать все, что от него зависит, спокойно и рассудительно. Надо стараться быть очень мудрым человеком и смиренным. Больше всех смирение нужно регенту.

— Вы (певчие и регенты), когда стоите на клиросе, молитесь, или для вас это работа?

— Если ты себе такую задачу ставишь, то молишься. С самого начала нужно слушать Евангелие, евхаристический канон. А если регент сам не молится, то не стоит рассчитывать, что будут молиться певчие. Опять же, если на клиросе тихо, нет напрягов и разборок, то можно молиться.

Я считаю, что нельзя устраивать уроки на службе – а у нас, в Пучково, такое случается. Когда я училась, пока мы гласы не выучим и не сдадим, нас на клирос не пускали (в 1996-1998 гг.) Мы занимались раз в неделю. Тогда еще Кустовский приезжал, и он всегда «фильтровал» — произведения обычные, простые, пели все, сложные — только те, кто знает, и он прямо указывал, кто будет петь.

— А почему сейчас так регенты не делают?

Потому что Кустовского нет. У Евгения Сергеевича был непререкаемый авторитет, он мог делать всё, что считал нужным. Он мог сделать так, что клирос ревел всю службу и ор стоял на весь храм от того, что он решил разборку устроить (но в те времена и прихожан в храме, которым приходилось это тоже слушать, было гораздо меньше).

— Каким все-таки должен быть регент? И почему его все должны слушать?

Регентов ставят священники, а значит Бог, на это место.

— А если певчему кажется, что регент показывает неправильно?

— У певчего есть выбор: либо послушаться регента, либо уйти. Все вопросы следует выяснять после службы. Но после службы все быстро хватают вещи — и бегом…

Я как певчая выросла на Соловках, и за нами следил отец Зосима. Он мне даже один раз бревном дал по башке, хотя я была «тише воды, ниже травы». Мы не болтали на Соловках, но он слышал, когда мы просто отвлекались и думали о чем-то своем, — видел всех насквозь. Он объяснил нам, что это святое дело — петь на клиросе. Ему не поверить было невозможно. И еще его щелбаны… Один раз получишь — больше не захочешь.

— А певчие не разбегались от такого воспитания?

— Они отца Зосиму очень любили.

— То есть твердой руки не хватает?

— Авторитета. Монахи так молятся, что нам до них далеко. И когда с ними начинаешь петь, то невольно тоже молишься. В этом смысле очень полезно, что хор ездил на Соловки, — это была бесценная практика. Именно посмотреть и ощутить, как люди молятся на клиросе, для монастыря — это норма.

— Тех, кто не может молиться на клиросе, нельзя туда пускать, по-хорошему?

— Нельзя.

— Или голосов тогда не хватит?

— Хватит.

— Есть сейчас недостаток в певчих?

— Сейчас стало получше, тем более что многие учатся в музыкальных школах. Но с профессионалами бывает еще сложнее. Надо взращивать своих детей (детей, которые на клиросе поют). Но проблема состоит в том, что они вырастают и уходят. Кто в институт, кто замуж…

— Подведи резюме. Что бы ты пожелала нашим певчим?

— Чтобы все мы старались дух мирный стяжать. Это залог успеха.

Беседовала Вера Данилина