Клирос. Певчие

Нашу рубрику продолжают рассказы певчих Пучковского храма.

Татьяна Бежанидзе

— Как Вы пришли в храм?

— В Бога я верила всегда, с рождения, никаких сомнений не было, хотя была и пионеркой, и комсомолкой. Мне нравилось все церковнославянское и древнерусское: «Слово о полку Игореве», фрески Феофана Грека, иконы Андрея Рублева. Однажды подруге дали на ночь Евангелие. Я попросила дать и мне, но получила отказ. Помню, в тот момент я подумала, что если бы мне кто-нибудь принес Евангелие, я бы его каждый день читала. Буквально в этот же день к нам в гости пришел друг отца и подарил мне Евангелие, привезенное из-за границы. Я стала читать его, но в церковь все равно не ходила. Это казалось... примитивным, что ли. Хотя потребность исповедаться была. Однажды мы шли с подругой мимо храма Николы в Кузнецах, и вдруг к нам навстречу вышел священник и пригласил в храм. Это был отец Всеволод Шпиллер. Мы пошли. И сын потом у меня родился на столетие отца Всеволода. Длительное время я была членом ВООПИК (Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры). Мы ездили по Подмосковью, на Валаам, в другие места — восстанавливали монастыри. В доме Телешова, где базировалось это общество, проводились встречи с интересными людьми, читали разнообразные лекции, в том числе приходили священники, рассказывали о Таинствах Церкви. Постепенно у меня появилась потребность исповедаться. Вскоре у нас в Троицке открылся храм. Его настоятель отец Владислав вызвал у меня доверие. Я подумала, что смогу ему исповедаться. Поскольку мы с подругой уже какое-то время пели в хоре, то решили и сюда прийти попеть. Когда мы пришли первый раз, на клиросе стояла, кажется, одна матушка Людмила. Так мы стали ходить в храм и петь на клиросе, но тогда еще не было серьезного отношения — то придешь, то не придешь.

Однажды я увидела на остановке отца Владислава, и поскольку он с решительным видом направился ко мне, поняла, что он сейчас будет меня ругать и… побежала от него. А он меня догнал, конечно же отругал за «импрессионистическое», по его выражению, хождение в храм и велел ходить помогать о. Леониду (тогда Лёне Царевскому). У него дома был «перевалочный пункт», где мы все распределялись, чтобы ходить по домам собирать пожертвования на восстановление храма. Там собирались уже воцерковленные люди, велись церковные разговоры, бабушка отца Леонида пекла очень вкусные пирожки. Отец Михаил Таран читал вечернее правило. У о. Михаила дома тоже часто собирались люди, вместе молились, общались, а потом все шли в храм. Отец Владислав говорил замечательные, живые проповеди, адаптированные для новоначальных, которые нам много объясняли. Проповеди длились иногда по сорок минут, но слушались на одном дыхании. Он старался привить всем нам любовь к богослужению, и, мне кажется, ему это удалось. Все это мне очень помогло. Тогда особенно чувствовалась предваряющая благодать – она проявлялась во всем. Она дается любому человеку, который начинает ходить в храм. Потом эта благодать отходит, и человек сам барахтается. Эта благодать была тогда практически у всех, потому что большинство пришли примерно в одно и то же время. И поскольку храм тоже только открывался, то и это тоже была большая благодать.

Были удивительные отношения, наверное, как в первых христианских общинах— всегда кто-то тебе помогает, поддерживает в трудную минуту. Помню, шла я в храм и остановилась у скамейки в конце леса. И тут меня начало крутить: «Не пойду, и вообще перестану в храм ходить!» Села на лавку и думаю: «Вот если сейчас подойдет ко мне кто-нибудь, возьмет за руку и доведет до храма, тогда я буду ходить. А если нет, то не буду». И тут ко мне подошла Люда Кокухина, и, взяв за руку, довела до храма. После литургии мы все вместе собирались, трапезничали на бревнах — ели то, что принесли из дома. Потом появились вагончики, Кустовский сплел перед ними плетень, и там сделали трапезную. Когда началось голодное время, еду готовили из гуманитарных чечевицы, риса, сухого молока. Сергей Марук (наш алтарник, в 95 г. ставший священником) из этого молока делал творог. После вечерней службы, которая из-за длинной исповеди заканчивалась поздно, в 10-11 часов, мы большой толпой, во главе с о. Владиславом, возвращались домой пешком, читая по дороге поочередно вечернее правило. На все Пучково тогда было всего несколько машин, так что дорога была совершенно свободна. Тогда все жили Церковью, все разговоры были об этом. И жизнь дома была такая же. Вечером москвичи шли к нам ночевать, там тоже продолжали беседовать. Приезжали старые прихожане отца Владислава из Торжка, рассказывали о церковной жизни. Мы ездили к отцу Иоанну в Печёры и по другим монастырям. К каждому празднику готовились — ночей не спали: надо было шить облачения, приводить в порядок храм. Тогда мы были как дети, для которых устроили елку. Все для нас было впервые. Помню, на первой Пасхе матушка Людмила мне объясняла, что происходит и какое это имеет символическое значение. Тогда казалось, что храм раздвинулся.

На ту Пасху мы впервые разделились на два хора: Лера Роцинская подготовила мужской хор (Алексей Белов, Саша Горелов и другие), а на нашем клиросе были сестры Шуровские, Люда Кокухина, матушка. Все волновались, Кустовский даже падал в обморок. В храме был холодный пол, поэтому клирос стоял в валенках. Отопление было печное. Когда печка дымила и о. Владислав кадил, было ощущение, что находишься в облаках. В праздники мы собирались у кого-нибудь дома. Несколько раз и у меня. Мой отец однажды, открыв дверь и увидев на пороге 40 пар обу-ви, даже не решился войти, а ушел к другу.

В то время выпускались пластинки с записями Пюхтицкого хора, хора Корецкого монастыря и других. Это тоже способствовало воцерковлению. Там пели люди — носители церковного духа с детских лет.

Когда стала отступать предваряющая благодать, у меня было такое ощущение, что я, вместе с народом израильским, который Моисей вывел из Египта, скитаюсь в пустыне. Прежней радости не стало, начались искушения. Понимаешь, что уже невозможно вернуться к тому, что было, и что если не пройдешь через всю эту пустыню, то не достигнешь Земли Обетованной. Раньше я читала Евангелие каждый день, жила им. Все время что-то новое открывалось. А сейчас я не каждый день читаю, хоть и понимаю, что это жизненно необходимо. То же касается утреннего и вечернего правила. Когда я читаю молитвы, участвую в богослужении, то чувствую, что принадлежу к Церкви. Мне это нужно.

— Что на клиросе самое трудное?

Мне очень тяжело, когда кто-то рядом фальшивит, — такое впечатление, что меня режут ножом. Возможно, это моя духовная проблема и я не достигла такой высоты, чтобы смириться с этим.

— Что же делать?

— Кому-то лучше никогда не петь на клиросе, а кому-то надо долго учиться. Кустовский про всех, кто у нас начинал петь, сразу говорил, кто будет петь, а кто нет. Для профессионалов это сразу понятно. В хоре все должны друг к другу пристраиваться. И если кто-то фальшивит, то получается, что мы все должны петь так, как он. Иногда кто-то поет «на горле». Это очень тяжело для остальных — горло зажимается (это физиология). Некоторые певчие не выдерживают и начинают друг другу жаловаться. Возникает нервная обстановка, певчие находятся в напряжении, нечетко и не одновременно произносят слова. А в богослужебных текстах раскрывается жизнь святого или смысл церковного праздника, и задача клирошан донести их до остальных прихожан. Хор должен быть спетый.

— Как же тогда певчих готовить?

— Если есть способности, то можно быстро научиться. У нас в храме прекрасно устроено, что есть два клироса: более-менее профессиональный и хор для любителей, в котором любой человек может попробовать попеть. В хоре, где я пела до того, как пришла на клирос, человек, который не мог петь, просто стоял и слушал. И иногда через год даже тот, кто совсем плохо слышал, начинал петь.

— То есть можно около клироса просто стоять и слушать, и когда-нибудь станешь готов и петь?

— Обычно никто не выдерживает «просто молчать».

— А что помогает настроиться на клиросное пение?

— Если пришел, то уже все… Если тебе не удастся собраться, то тебя соберут..

Ольга Гольцова

— Как Вы пришли в храм?

— Я помню Пучково в руинах. Нам было лет по семь, и мы ходили с друзьями удить рыбу на прудик на Пучковском поле, сейчас там коттеджи. Заходили и в разрушенный храм. Там было очень мирно, и хотелось остаться. Помню частично сохранившуюся фреску «Вход Господень в Иерусалим».

Когда я была маленькой, мои родители не ходили в храм. Так было у большинства детей моего поколения. Но на нашем этаже жили пучковские прихожане, семья Харыбиных. И однажды моя подруга Аня Харыбина вдруг спросила: «Ты веришь в Бога?» Очень хорошо помню этот момент и мой ответ ей: «Да».

Чтобы уговорить маму покрестить меня, ушел где-то год. Меня крестили летом 1989 г. в храме Архангела Михаила в Былово. Крестной стала мама Ани Харыбиной Ирина. Потом в этом же храме крестилась моя мама, а спустя годы — мой будущий муж, Паша Соловьев.

Мы не знали молитв, праздников, дома не было икон, негде было прочесть о церковных традициях. Сейчас мы уже привыкли, что все доступно. А тогда любая такая книга была драгоценностью, к тому же было время огромного духовного голода. Мама рассказывала, как еще во время своей учебы на физтехе впервые увидела у кого-то текст «Отче наш» — на французском языке! Она переписала себе эту молитву в записную книжку. Как-то Харыбиным принесли почитать молитвослов для детей. Моя мама перепечатала мне и Ане этот молитвослов на пишущей машинке. Тогда же раз в неделю баптисты привозили на площадь рядом с «Домом ученых» свою библиотеку. У них я взяла «Детскую Библию» («голубую»). Картинки в ней казались чем-то совершенно невероятным, никогда раньше не видела такой красивой книги!

Я ходила в Пучково время от времени. Тогда это было сопряжено с определенными трудностями: например, поход зимней ночью со всенощной домой в Троицк через темный лес пешком. До сих пор не могу забыть, как весной 1995 г. мы с подругой Настей Рыжовой отправились через лес на службу Двенадцати Страстных Евангелий. Сходил снег. Сперва мы испачкали ботинки, потом юбки, а потом стали думать: «Как бы живыми отсюда выбраться?»

— Как и когда Вы стали певчей?

— Е. С. Кустовский организовал в Пучково детский хор. В 1994-м году меня позвали на занятие этого хора. Мы готовились к Рождеству. На одном из этих занятий меня увидел о. Михаил Таран, священник из храма святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова в Красном, куда в то время начали ходить мои родители. У о. Михаила сложилось впечатление, что я — пучковская певчая. И потом, когда в Красном на всенощной было некому петь, он поставил меня на клирос, где был в тот день всего один человек — регент Слава Сердюк. Постепенно я прибилась к клиросу в Красном. А с 2004 года уже постоянно пою в Пучково.

— Клирос для Вас отдых или работа?

— Это не отдых и не работа… это — дело.

— Что для Вас как певчей самое трудное?

— Однажды наша певчая Таня Барсукова сказала о пении: «Нельзя давать волю эмоциям». На клиросе мы иногда поем очень трогательные произведения — и в литературном, и в музыкальном отношении. И не важно, что певчий чувствует внутри себя в этот момент, наша обязанность — держать себя в руках и продолжать петь на должном уровне. Это бывает очень трудно.

— Испытываете ли Вы особое молитвенное состояние на клиросе? Сильнее ли Ваша молитва здесь, на клиросе, или легче молиться дома?

— Несомненно, пение на клиросе добавляет молитве новые измерения. К примеру, во время Великого Поста, когда в будни богослужение совершается «в постоянном присутствии на Престоле Святых Даров, в которых невидимо присутствует Сам Христос Бог», — как прекрасно сказала М. С. Красовицкая в своей книге «Литургика». Есть песнопения, которых ждешь. Например, как передать радость, когда во время службы Великой Субботы клирос поет «Волною морскою»?!

— Как Вы относитесь к проблеме взаимоотношений на клиросе, почему она возникает и как ее можно разрешить?

— Как в любом коллективном деле, важно быть дружелюбным. Те, кто поет на одном клиросе уже много лет, становятся близкими друзьями, практически родственниками. Мы знаем немощи друг друга, болезни и стремимся помочь. Конечно, бывают разные непредвиденные препятствия. Однажды, уже много лет назад, на Крещение в храме было, как водится, очень многолюдно, а клирос устал от пения и от холода — во время водосвятия все принялись ссориться. А как-то раз на Великий Четверг случилась геомагнитная буря, и у нескольких певчих и у регента сильно разболелась голова. Бывает, происходит что-то совсем неожиданное: как-то в Красном кто-то из певчих уронил перед пасхальной службой с хоров ведро с водой. Мало кто из пучковских клирошан избежал участи облиться маслом из лампады, висящей над нижним клиросом. Важно, несмотря на все эти обстоятельства, не терять благожелательности и доброго расположения к друзьям, с которыми ты поешь.

— Что бы Вы пожелали тем, кто собирается прийти на клирос?

— Ежедневно читать Псалтирь. Многие пучковские прихожане читают Псалтирь, это очень помогает и лучше воспринимать псаломские тексты на службе, и читать Псалтирь в храме. В контексте богослужения псалмы раскрываются неожиданно и по-разному, постоянно открываешь для себя новые смыслы.

Инга Альбертовна Жуковская

— Когда Вы стали певчей?

— Мне кажется — как только пришла в храм. Это было в 1994 году. Я крестилась на своей родине, в Белоруссии, где была на каникулах. Вернувшись, стала прихожанкой нашего Казанского храма, а затем, в 95-м году, и учителем Троицкой Православной школы. Находясь в храме среди других прихожан, я всегда пыталась подпевать. И лишь три года назад, получив приглашение от Юли Кирилловой и благословение у батюшки, я пришла на клирос.

— Как Вам удавалось подпевать? Вы знали тексты?

— Текстов я не видела. Они постепенно запоминались. Когда клирос пел на втором этаже, то на покрытой стеклом иконе Николая Чудотворца в левой части иконостаса я видела движения руки регента. Было ощущение, что это специально для меня. Я что-то мурлыкала себе под нос и со временем многое выучила наизусть.

— То есть 20 лет Вы просто стояли «в сторонке»?

— Нет, не «в сторонке», а вместе с молящимися в храме. Когда пытаешься духовно соединиться со всеми, чувствуя свое недостоинство, и петь Господу «дондеже есмь», тогда получается молитва. А на клиросе бывает, что не молишься, а просто поешь.

— Как? Там ведь сплошная молитва…

— Когда стоишь сам по себе, то тебя практически не слышно, и ты никому не мешаешь. Другое дело на клиросе — ты можешь кого-то сбить. К тому же нужно следить за текстом, даже если ты знаешь его наизусть. И то и другое требует внимания, сосредоточенности, вызывает напряжение и может отвлекать от молитвы.

— Какие есть проблемы во взаимоотношениях на клиросе? Их можно решить?

— Я думаю, эти проблемы имеют корень не в храме и не на клиросе. Они находятся в психологии каждого человека. Пришел кто-то в плохом настроении — и тут же начинает замечания делать. А у кого-то особенность характера такова, что нужно обязательно всех поучать.

— Вы делаете кому-то замечания на клиросе?

— Нет. Мне — делают, и я радостно их принимаю. Когда я чувствую свое ничтожество рядом с профессионалами, то просто закрываю рот, молчу и не воюю «за место под солнцем».

— Если певчие ссорятся, Вам удается не реагировать? Это, наверное, выбивает из колеи, мешает молиться?

— Наоборот, это подвигает молиться. Понимаешь, что сейчас уже между нами не Тот, Кого мы ждем, а совсем другой кто-то, и начинаешь молиться усиленно!

Маша Фирсова сумела так построить отношения среди своих клирошан, что у нас не бывает, чтобы кто-то кого-то поучал. Это установка Маши, ее идея — никого не гонять, потому что мы не знаем, кого Господь хочет здесь видеть. Дети приходят и вообще ничего не могут, но она всех берет и всех пускает петь. Когда образовался смешанный учебный хор — из детей разного возраста и взрослых, то Маша пресекала замечания старших детей по отношению к младшим.

— Слышала, что певчих сейчас не хватает…

— Молодежь обзавелась семьями, стало некогда. Новые приходят, но меньше, чем раньше. Изменилась сама жизнь. Раньше у большинства был нормированный рабочий день, теперь — нет. Кто-то учится и работает в нескольких местах. Страдает не только клирос. Лет пятнадцать назад батюшка мог после службы попросить остаться что-нибудь сделать — и многие сразу откликались, сейчас — единицы.

— Что Вы хотели бы пожелать певчим?

— Надо помнить слова: «Знай себя — и хватит с тебя». Когда ты приходишь на клирос, понимая свое недостоинство, и благодаришь: «Господи, спасибо, что Ты разрешаешь открыть мне рот во славу Твою», то слушайся, помалкивай и пой, что тебе сказали.

— Некоторые певчие говорят, что трудно выносить, когда кто-то плохо поет. Это сбивает, вызывает сильный внутренний дискомфорт, мешает петь.

— Христианин должен понимать, что Господь зачем-то прислал этого человека. Коль что-то не получается, нужно простить и помочь (ведь многие из опытных певчих тоже через это прошли). Стараться любить всех, жалеть и понимать.

Мария Игнатенко

— С какого возраста ты поешь на клиросе?

— Мне было 7 лет, когда Мария Фирсова собрала детский хор. На спевки мы собирались в крестильной по воскресеньям. Иногда пели у Маши дома. Занимались часа по два. На взрослый клирос я попала в 14 лет, когда о. Владислав грозно мне сказал: «Ты что здесь делаешь, ну-ка брысь на взрослый клирос!» Я пошла, конечно, но тряслась целый год. Последующие два года я пела в обоих хорах. С 16 лет я пою только на основном клиросе.

— Почему тебе было так страшно?

— Боялась регентов. Ведь на детском клиросе была совершенно другая атмосфера. Машу Фирсову я воспринимала скорее как подружку. Мы всегда легко общались, но однажды наступил некий переломный момент, когда Машу нужно было уже называть на «Вы»: рядом было много маленьких детей, пришлось поддерживать ее статус. А на старшем клиросе все были взрослые, пели серьезные сложные произведения, и я боялась, что никогда так не смогу. К новичкам было предвзятое отношение. Меня сразу стали прессовать. Если бы не дядя Митя, не знаю, что бы я делала. Первые службы на взрослом клиросе были ужасными: меня постоянно поправляли. Хотя это правильно.

— Тебе это другие певчие говорили?

— В моем случае только регенты. Вообще-то, во многих храмах есть «золотое» правило: клирошане не должны делать друг другу замечаний. Но есть певчие, которые, наоборот, просят, чтобы им говорили, если что-то не так. Они себя, например, иногда не слышат. Регент тоже не всегда может сразу выхватить звук, понять, кто фальшивит. Иногда косишься на соседа, а это происходит на другом конце клироса. А еще есть такие певчие, которые не могут найти себе места во время сложного песнопения, и они все время перемещаются, так как регент машет рукой и закрывает слова… Много разных ситуаций…

А у опытных певчих бывает проблема: в знакомых молитвах они не всегда следят за текстом, за нотами… Так самый опытный певчий может что-то забыть. И потом он начинает сильно переживать, извиняться... Это «выбивает».

Иногда после песнопения некоторые начинают выяснять, кто что не так сделал. И уже надо петь дальше, а продолжается обсуждение. В учебном хоре совершенно другая обстановка, потому что там все некрепкие певчие, и никто особенно на это не отвлекается. Там другие проблемы.

— Певчие с основного клироса добровольно приходят петь с учебным хором?

— Да, когда им надо на раннюю службу.

— То есть, если они пришли, то им надо обязательно петь? Бывает ли, что певчий пришел на службу и не поет?

— Это редкие случаи: болезнь или какие-то обстоятельства.

— Вернемся назад. Детский хор составлял чуть ли не основу твоей детской жизни. Но ты ведь ходила еще и в музыкальную школу? Там было трудно и не так радостно?

— Трудно было и тут и там. К моим десяти годам мы на детском клиросе уже брали довольно сложные произведения. Очень любили на Пасху учить разноязычные тропари. Они были сложны для нашего восприятия. Несколько лет мы пели в один голос, потом разделились на два: мы с Дуней пели первым голосом, остальные — вторым. И уже когда моему брату исполнилось лет девять, он стал петь третьим голосом, потом к нему подключился Леня, потом — Макс, и у нас уже получился более или менее полноценный хор на три голоса.

— Расскажи поподробнее, как проходили ваши спевки?

— Маша проводила с нами специальные интересные разминки, зарядку, помещение проветривалось, мы пили воду, отдыхали. Было непросто, но у нас была основа, и на ней все строилось —мы (я и брат, Боголюбовы, Лазаревы, Горюшины) знали музыкальную грамоту. Потом присоединились другие, и им было гораздо сложнее. Они не учились в музыкальной школе, некоторые из них даже просто плохо читали. Важно то, что наши семьи дружили между собой. Мы росли вместе — вместе гуляли, и у нас было общее дело. Мы, маленькие, собирались, репетировали по два часа! Помню, как ходили к Горюшиным на спевку в ночи, огромное звездное небо. Мы, продрогшие и охрипшие, друг друга грели, заматывали шарфиком и все время пели. А после службы чувствовали себя героями: «Да, мы это спели!» Спевки были регулярные, все на них мчались. Думаю, здесь огромную роль играет то, что мы в православии. Подход православных преподавателей качественно другой.

— В чем?

— Не знаю, смогу ли объяснить. У них — в отличие от светской школы — нет сильных разногласий с православными родителями в том, как воспитывать детей. Не представляю, как бы я училась в светской школе. А в нашей школе попадаешь в гармоничную среду, где все люди заодно. У нас было внутреннее ощущение понимания происходящего. Мы знали, что Пасха — это праздник, когда воскрес Христос, мы читали жития святых, представляли себе цепь событий. Очень ярко помню себя маленькой на празднике в храме, когда мне было 4-5 лет. Раньше наверху стелили огромный-огромный матрас. Ночью мы друг на друга сваливались и спали. Нас будили, и мы шли к Причастию. Все вокруг были такие воодушевленные, в красных платочках. Многие родители не понимают, зачем приводить детей на ночную службу, если они там спят. Эти родители не представляют себе, какое счастье проснуться, а вокруг тебя все поют! Рядом сидят бабулечки со слезами радости от того, что Христос воскрес. Для меня это было одним из самых чудесных ощущений детства.

— С чем связаны конфликты на клиросе?

— Нужен строгий регент, жесткая дисциплина. Но на людей сложно давить, у всех свои проблемы, заботы, семья, работа, «я вообще еле пою, вообще охрип». Мне кажется, у певчего должна быть установка: я служу, я должен делать свое дело как надо. Надо ходить на спевки — это очень важно. И, наконец, надо смириться с тем, что раз впряглись вот в это дело, то надо тянуть несмотря ни на что. Если взялись за Божие дело, то должны делать его хорошо, благоговейно. И если будем друг друга любить, то сможем всё.

Беседовала Вера Данилина